В те годы, на излёте Перестройки-недостройки я работала на междугородной телефонной станции, а заодно училась в техническом вузе — по завету родственников-инженеров, полагавших, что весь мир принадлежит тому, кто сдал сопромат и черчение. Декорации буйно трансформировались, становясь грязнее, ярче и — криминальнее. По телеящику выступали полубоги манипуляций — Чумак с Kашпировским, на экранах — страдали, пили и уныло совокуплялись какие-то очередные Интердевочки, сменяемые не то Маленькими Верами, не то — Авариями, «дочерьми мента».
БГ, Цой и Шевчук выползли из андеграунда и переползли в эфир. Вещали они всё то же, но эффект оказывался менее значительным — тогдашний молодняк любил запретные плоды, о коих печально спел мессир Бутусов и подытожил: «Гуд бай, Америка, о...» Потому что: «Привет, Америка!» и толпа моих приятелей записалась на курсы American English, напрочь забыв, а, скорее всего, никогда не обращая внимания на слова Оскара Уайльда: «У нас, англичан, с американцами вправду всё общее, кроме, разумеется, языка».
Но как было писано Виктором Пелевиным: «В жизни человека, страны, культуры и так далее постоянно происходят метаморфозы. Иногда они растянуты во времени и незаметны, иногда принимают очень резкие формы – как сейчас». Kрайне резкие формы: официальные кумиры летели в тартарары с корабля современности; над ними стало принято смеяться, а разномастная, бесстыжая сатира вышучивала не легпром и грубых продавщиц, а коверканную дикцию «дорогого Леонида Ильича». Что же касается другого Ильича — того, чьи памятники громоздились в каждом ПГТ и чьи цитаты выучивались наизусть чуть ли не с детсадовского возраста, то с этим — первым — Ильичом поступили ещё более изощрённо.
Journal information